...на тех, которые читал, выводил: "Вашингтон Ирвинг". Когда ему и это надоело, он стал подписываться: "Ирвинг Вашингтон".
А мой брат - он не терпит хаос. Совершенно, безумно, дико.
Мой брат слишком рационален для того, чтобы жить средь нас.
Ему сложно - дела, усталость, но ни слова нельзя, ни крика.
Его нервы настолько сдали, что какая к чертям весна.
.
Его ум обнаженно-точен, без эмоций, без слёз и вздохов.
Я когда-то мечтала тоже, чтобы разум разил стрелой.
Но когда вместо чувств лишь прочерк - то ни дьявола нет, ни бога.
Мой братишка навряд ли сможет стать хотя бы на четверть мной.
.
Он не сможет расправить крылья и шагнуть, улыбаясь, с крыши,
Рисовать следы лап на стенах, напиваться, сплетать слова,
Автостопом нестись в Севилью, разговаривать со Всевышним,
Быть счастливым без всяких денег и трепать по загривку льва.
.
Его мысли потоком льются, убивающим, мощным, ровным,
Но болезненно сильный разум так силен, потому что мертв.
Так лягушачьи лапки бьются под ударами тока, словно
Они живы, но ясно сразу, что такая их жизнь не в счёт.
.
Брат всё мечется, рвётся к небу, только разум сильней эмоций,
Их сдирает он, словно бритва, не нуждаясь нисколько в них.
Он не может наощупь, слепо, наугад, лишь чутьём, по солнцу,
Подчиняясь догадке, ритму и ловя Ариадны нить.
.
Его разум кусает, жалит, только счастье дарить не может.
И бессильны любые фразы, когда чувства умчались прочь...
Его разум до боли жалок - словно мясо под снятой кожей.
Я смотрю на рубцы и язвы.
Я
ничем
не
могу
помочь.
Мой брат слишком рационален для того, чтобы жить средь нас.
Ему сложно - дела, усталость, но ни слова нельзя, ни крика.
Его нервы настолько сдали, что какая к чертям весна.
.
Его ум обнаженно-точен, без эмоций, без слёз и вздохов.
Я когда-то мечтала тоже, чтобы разум разил стрелой.
Но когда вместо чувств лишь прочерк - то ни дьявола нет, ни бога.
Мой братишка навряд ли сможет стать хотя бы на четверть мной.
.
Он не сможет расправить крылья и шагнуть, улыбаясь, с крыши,
Рисовать следы лап на стенах, напиваться, сплетать слова,
Автостопом нестись в Севилью, разговаривать со Всевышним,
Быть счастливым без всяких денег и трепать по загривку льва.
.
Его мысли потоком льются, убивающим, мощным, ровным,
Но болезненно сильный разум так силен, потому что мертв.
Так лягушачьи лапки бьются под ударами тока, словно
Они живы, но ясно сразу, что такая их жизнь не в счёт.
.
Брат всё мечется, рвётся к небу, только разум сильней эмоций,
Их сдирает он, словно бритва, не нуждаясь нисколько в них.
Он не может наощупь, слепо, наугад, лишь чутьём, по солнцу,
Подчиняясь догадке, ритму и ловя Ариадны нить.
.
Его разум кусает, жалит, только счастье дарить не может.
И бессильны любые фразы, когда чувства умчались прочь...
Его разум до боли жалок - словно мясо под снятой кожей.
Я смотрю на рубцы и язвы.
Я
ничем
не
могу
помочь.