- Оле-Лукойе, мне долго так снились сны яркого детства, что я не могу поверить, что мне уже все шестнадцать - совсем не девять, и что по сути, сказки мне не нужны. Что самолеты летают не на стихах, а на каком-то топливе - сложно вспомнить, что "Мерседес" почему-то дороже пони, и что нет смысла в розовых облаках.
Оле-Лукойе, по-моему, эта ночь будет последней ночью из всех, что наши, только я жду, что сегодня ты мне расскажешь что-такое, что лучше всех прошлых снов.
Знаешь, наверное, я не хочу взрослеть, это противно, ведь ты понимаешь, гадко, быть словно все, не пытаться жить без оглядки, и становиться отчаяннее и злей.
Да, мне не спится, бред - как по волшебству, вроде не сплю - только вижу тебя, краснею; прочие дети встречают тебя во сне, я... я почему-то встречаю и наяву.
Не уходи, я не сплю, но боюсь одна я оставаться, ночь перед взрослой жизнью сводит с ума, эти дикие злые мысли...
Это ведь первая, первая ночь без сна.
Мы говорим эту ночь и ещё кусок раннего утра, слипаются веки, только я почему-то боюсь провалиться в сон, мне засыпать почему-то до боли горько.
И, уходя, он кидает на столик зонт - не беспокойся, мол, есть запасных две штуки - и рассыпает старые снова шутки, я засмеюсь, только сердце шумит грозой.
*
Он почти вышел, но я кидаю с болью, боль есть любовь, и любви этой несть числа:
- Слушай, ты знаешь... Другим ты не делай зла - ты не дари слишком яркие сказки, Оле.